* * *
Люблю за то, что пострадал в Свой Час
За малых сих и стал в сознаньи вечен,
Люблю за то, что в каждого из нас
Бывает Он хоть раз вочеловечен.
Как часто ныне в сердце нет огня,
Душа полна сомнения и смуты.
Но вот вочеловечен Он в меня —
И счастлив я на краткие минуты.
Счастливее меня и кротче нет,
И в теле жилка каждая — живая!
Но — коротки минуты, гаснет свет,
Бежит, и я за ним не успеваю...
* * *
Всё о войне да о войне
Между “своими” и “чужими”,
А хочется лишь о весне,
Чтоб жить и петь в ее режиме.
Как в Переделкине светло,
Такое пенье, трепетанье,
Что даже губы мне свело
В восторге глупом подражанья.
Нет надобности подражать
Тому, что снизошло от Бога,
И хоть жива в душе тревога,
Но в ней растет и благодать,
Поскольку вешняя вода —
Её повсюду отраженье —
Глаза промыла, и тогда
Вдруг разом прояснилось зренье.
И вижу я — страна жива,
Над грядками благоговея.
Пусть эта новость не нова,
Но многих новостей новее.
Народу пребывать во зле
Нельзя, хоть доведен до ручки, —
От зла родятся на земле
Лишь ядовитые колючки.
И наш народ, от высоты
Небес хмелея понемножку,
Сажает нежные цветы,
Не только редьку да картошку.
ОЗАРЕНИЕ ИОАННА
Митрополит Иоанн,
Тот, чьи труды о России
Лжи разгоняли туман,
Недругам срамом грозили,
Скромен и голосом тих,
Подвиг свершал непреклонно,
Каждый Писания стих
Громом срывался с амвона.
Грозный Спаситель оплечь,
Жезл — символ мудрого сана...
Но не об этом здесь речь,
Речь о душе Иоанна.
Отроком, жизненных сил
Полным, однажды в постели
С ужасом он ощутил
Жизни отсутствие в теле.
Нет, сердце бьется, гудит
Кровь и трепещут ресницы,
Но кто-то жизнь из груди
Вынул враждебной десницей.
Эта внутри пустота,
Звон неживой, отдаленный...
И, призывая Христа,
Мальчик упал пред иконой.
Долго молился и вот
Божью он выпросил милость:
Сладко и грузно, как мёд,
Медленно жизнь возвратилась.
И озарился тогда
Отрок догадкой, что, кроме
Жизни, где сон и еда,
Просто движение крови,
Тонкая, светлая есть
Трепетность, полная смысла,
Не подсчитать, не прочесть
Все её буквы и числа...
Сей простодушный рассказ
Я повторил не напрасно.
Скажете, он не про вас,
Ну и прекрасно, прекрасно.
Кровь моя тоже гудит,
Сердце повернуто к свету,
Только всё реже в груди
Чувствую трепетность эту.
Вроде и совесть чиста,
Замыслы всякие строю...
Если б внутри пустота
Волком не выла порою...
* * *
Всё чаще мысль, почти что неживая,
Приходит в череде безликих дней:
Что не живу я — просто доживаю...
Да, да, не ножевая — неживая
Приходит мысль... И что мне делать с ней?
Что делать мне, когда она нисколько
Не трогает — ну буду есть да пить.
Ни с трезвого, ни с пьяного наскока
Не победить её, не истребить.
Сживаюсь, как со скушною женою,
Которая смиреньем хороша.
Но полнится тоскливою виною,
Мешая пить и есть, скулит душа.
Она восторг и свежесть потеряла,
Хоть не черна еще, но не светла,
И в ней неясный проблеск идеала
Саднит осколком острого стекла.
* * *
Скудеют и чувства мои, и стихи,
Природа не кажется больше прекрасной —
Обычные сосны, березы да мхи;
Брожу среди них, равнодушно-безгласный.
Вдыхаю целительный хвойный настой,
И большего бренному телу не надо.
Ни музыки рая, ни грохота ада —
Я жизнью живу холостой и простой.
Я в дом возвращусь, себе кашу сварю,
Шуршать буду свежей газетой лениво.
Наверно, я пережил муку свою —
И пору раздумья, и пору порыва.
Но всё пред собой я в каком-то долгу,
Неужто случится, что завтра спросонок
С постели вскочу и к окну подбегу,
И солнцу обрадуюсь, словно ребенок?
* * *
Мягко сияющий день Рождества.
Где же морозы? Скорей — предвесенье.
Это причуда? Иль благословенье
Золотом, коим полна синева?
Золотом блещут возглавья церквей,
Золотом в храме мерцают оклады.
Грешники, как мы сиянию рады,
Певчим, сим птицам Эдемских ветвей!
Или не кинемся завтра же в пляс,
Будем работать локтями, плечами,
Быстро забыв, что большими очами
Мальчик страдающий смотрит на нас...
Будет расти не по дням, а часам
Этот ребенок, сей сын человечий,
Отрок небесный — и вскорости сам
Снова грехи наши взвалит на плечи.
Снова главу свою склонит с креста,
Снова прокатится гром в поднебесье...
И на Руси все и грады и веси
Радостно грянут: — Воскресе! Воскресе!
... Мягко сияющий день Рождества...
ДЕВЯНОСТЫЕ В ОТРЫВКАХ
Девяностые годы,
Ликованье и страх,
Пресловутые коды
На железных дверях.
Очертанья нечетки
У страны и судьбы,
Лишь стальные решетки
Откровенно грубы.
Под шумок перебранки
По стране — изнутри
Разом выперли банки,
Вздулись, как волдыри.
... Были клятвы до гроба,
Чистый юности пыл,
Но сосущей утробой
Банк ее поглотил.
Носит он эту рану,
Носит думу свою —
То ли губы к стакану,
То ли руки — к ружью...
Девяностые годы,
Богачи, голытьба.
Засыпали — свобода,
А проснулись — стрельба.
Стынут мирные домны,
Но в огне и дыму
Дом в столице огромный —
Танки бьют по нему.
Холодна партитура
От войны до войны,
И глаза Самодура
Еле в щелках видны.
Хоть и бражник отпетый,
И тяжел, точно слон,
Только оперой этой
Дирижирует — он.
Дирижирует — о-пп-а —
Пьяный взмах у виска, —
И стремглав из Европы
Покатились войска...
И к стране, где в разрухе
И дела, и мечты,
Простираю я руки,
А ладони — пусты.
Что ей голос мой чуткий,
Коли сутки подряд
В электронные дудки
Скоморохи гудят.
Словно бы в кабаке я —
Гром с экрана и чад,
И лакеи, лакеи
мельтешат, мельтешат...
