Памяти Бориса Сиротина

Юрий ХМЕЛЬНИЦКИЙ

Логично было бы продолжить – и умер поэтом. Но поэты не умирают. Разве можно так сказать о Пушкине, Лермонтове, Есенине, Пастернаке?.. Их убивали – да, они убивали себя – тоже было. Но написать, что их больше нет, – рука не поднимается. Просто становится очень грустно, когда узнаешь, что твой давний хороший знакомый и современник ушел в мир иной.

Впервые я услышал его голос издали в темноватом коридоре на третьем этаже дома на Молодогвардейской, где размещались тогда редакции двух областных газет. Я тогда только пришел в «Волжский комсомолец», откуда Борис недавно уволился. Пришел как раз в тот самый тесный кабинет, где перед этим работал Эдуард Кондратов, а до него Борис Сиротин. Его иронический тенор нельзя было спутать ни с чем. Как ни странно, этот мелодичный голос сохранился у него до глубокой старости. В последний раз я слышал этот голос по телефону незадолго до его последнего юбилея. Он хотел встретиться, приглашал к себе домой. Я собирался, но не успел. Помешали какие-то дела, а потом этот проклятый вирус. И, как всегда, было слишком поздно.

В молодости мы были единомышленниками. «Совок» воспринимали одинаково как неизбежное зло. Мне нравились его стихи, восхищали его рифмы, метафоры. Я брал у него интервью, радовался его поэтическим успехам, очередному сборнику, литературным премиям, которых, увы, было не слишком много… Вспоминаю два летних дня, которые я гостил в Саранске, где жила его мама в маленькой скромной квартирке. Ночевал у его друга Виталия Юшкина, который жил в трехкомнатной на втором этаже кирпичного дома в центре города: отец у него был министром здравоохранения Мордовской АССР. Сам Виталий тоже писал стихи, будучи при этом чемпионом республики по боксу в тяжелом весе. Борису и Виталию очень хотелось показать мне знаменитый музей скульптора Эрзи, но был воскресный день, и в музее тоже был выходной. К полудню в городе стало жарко, захотелось попить чего-нибудь холодненького. Пивка, например. Друзья объяснили, что пиво продается только в парке, где есть специальный павильон. Пошли в парк. При входе навстречу нам нетвердой походкой вышел задумчивый человек в рубашке, брюках и носках. На вопрос, есть ли пиво, ничего не ответил, погруженный в собственные мысли. На терраске павильона толпился мужской народ. На вопрос насчет пива кто-то сказал: «Должны привезти». – «А как скоро?» – «Вторые сутки ждем». А вечером Виталий пригласил нас обоих к себе «посидеть». С тех пор, кажется, прошла целая вечность. Борис продолжал писать стихи, но мировоззрение его кардинально изменилось. Он стал глубоко верующим человеком. И стихи его стали другими. В них стало меньше иронии, юмора, но больше размышлений о жизни, о душе человеческой. Борис стал часто бывать в Ширяеве, в Доме-музее Репина. Читал свои новые стихи перед местной и приезжей публикой. Раньше я слышал от него что-то вроде самокритики: «В последнее время безобразно много пишу стихов». Он редко бывал собою доволен, остро чувствуя, что время 60-х, время расцвета в России поэтического творчества, время появления новых больших имен (к которым и он принадлежал), безвозвратно уходит в прошлое. «Поэт в России – больше, чем поэт». Это Евгений Евтушенко сказал о себе. А до него, наверное, так же подумал Александр Блок, написав «Двенадцать». И стал пропагандистом. Мы учили его поэмы в школе, декламировали на вечерах «Стихи о советском паспорте» Маяковского, а дома зачитывались «Стихами о прекрасной даме» и ранней лирикой того же Владимира Владимировича, открывая для себя запрещенных тогда Есенина и Мандельштама. Помню, как мы вместе слушали пластинку с записью стихов репрессированного Николая Заболоцкого в исполнении народного артиста СССР Михаила Ульянова.

Сегодня я вспоминаю Бориса молодого, ироничного, частенько грустного, но гордого своей судьбой стихотворца. Шутка ли, его стихи были опубликованы в Париже, в альманахе русской поэзии, рядом с Вознесенским, Рождественским и Евтушенко. Сборники Бориса Сиротина заслужили достойные места на полках российских библиотек и ценителей поэзии. Борис оказался слишком горд, чтобы служить скоротечной конъюнктуре. Его поэзия чиста и прозрачна, как лесной ручеек, сохранивший свою нетронутость в этом изменчивом мире. И он для меня по-прежнему живой. Поэты не умирают.

Юрий Хмельницкий - член Союза журналистов России, «Золотое перо губернии».
Опубликовано в «Свежей газеты. Культуре» от 5 ноября 2020 года, № 21 (194)