* * *
Метели голос тонок, коль в городе она
Средь серых стен бетонных, как зверь, заключена.
И звучен глас метели, когда она в лесу
Колеблет сосны, ели и держит на весу.
Не праздничной капелью под вешний звон и шум,
Но вынянчен метелью мой беспокойный ум.
Истратил лет немало, жить силясь не спеша,
Но спуску не давала метельная душа.
Но странно -- только вспыхнет то пламя за стеклом --
И враз душа притихнет, наполнится теплом.
Она уже не птица и вместе с жаждой жить
Готовится проститься, готовится простить.
Ни суеты, ни боли -- реки глубокой дно.
Иль вспаханное поле, принявшее зерно.


У гроба Фета

Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь --
Стихии чуждой, запредельной
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Афанасий Фет
В клеймёнове, в приделе нижнем храма --
Два скромных камня: Афанасий Фет
С супругою, вокруг же -- панорама
Долины и холмов, весь белый свет.
Но под камнями тел истлевших нет,
Природой здесь разыгрывалась драма:
Вода хлестала сверху и упрямо
Вверх напирала из глубинных недр.
И закачались ветхие гробы
На вулнах и распались на теченья,
И словно бы здесь некий перст судьбы,
Исполненный глубокого значенья.
И не возмездье двигало, о нет,
Все эти силы шумные, лихие, --
Здесь предан был космический поэт
Хоть чуждой, но возлюбленной стихии.
В приделе же, над коем высота
Свой крест порою в быстрых тучах прячет, --
В могилах тихо плачет пустота,
Две пустоты, обнявшись, тихо плачут...


* * *
Ах, зря отменили на Волге гудки,
Они б исцелили меня от тоски.
Лежу на спине -- и ни капельки сна
В глазах, что изъедены тьмою до дна.
А если б запел, закричал пароход
Над вкрадчивой ширью полуночных вод,
Целебное эхо вода б разнесла
Во все закоулки, где люди без сна.
И я б встрепенулся, оставил кровать,
Пусть будет бессонница в ней ночевать,
И я бы в каюту неслышно вошел,
Улегся бы в бархат диванный и шелк
И слушал бы, слушал бы, как без следа
Назад из-под днища уходит вода
И как вслед за ней, возвращая покой,
Уходит бессонница вместе с тоской...
Я быстро вернусь в свой нахмуренный дом,
Туда, где на койке в обличье моем
Бессонница дремлет, ее оттолкну
И сразу отдамся прозрачному сну.

И будут речные гудки чередой
Мой сон продлевать над широкой водой.

Мордовский бас

Был Яушев, мордовский бас,
Пивною кружкой пил он водку,
И это было в самый раз,
Ничуть не портило походку.
Он, выпив, пробовал свои
Голосовые связки трошки --
И прочь кидались воробьи,
К асфальту прижимались кошки.
И знал саранский весь народ,
Внимало и тугое ухо,
Что это Яушев идет,
Проносит царственное брюхо.
И я средь прочих пацанов
Глазел, хоть меломаном не был,
Как вдруг являлся Годунов
Под будничным саранским небом.
Бас пародировать любил:
Уставший от московской скуки,
Он юрких мальчиков ловил
В объятья, растопырив руки.
И снова, тяжело дыша,
К ларьку -- и снова в кружке зелье.
Жила в нем мощная душа,
И прыгало в очах веселье.
...Всем городом опять в Москву
Мы Яушева провожали,
И видели его тоску
Все, кто толпился на вокзале.
Потом в десятый, в сотый раз,
Как бы желая откупиться,
Уже благообразный бас
Звучал нам мягко из столицы.

И кто он - не знаю

Как божия милость,
Душевная крепь --
Мне молодость снилась,
И речка, и степь.
И озера чаша --
Небесной сродни,
И в озере нашем --
Литые лини.

Я летней порой
С петухами встаю --
И в дремный покой,
В ключевую струю...
Рычанье уборки,
Где колос огруз,
Шоферской махорки
Пронзительный вкус,
Мельканье вдоль бровки
Полыни седой --
Я в командировке
С женой молодой.

Мы мчимся, и, глядя
В просторы земли,
Вдруг странного дядю
Я вижу вдали:
Небритый и жалкий,
В носках шерстяных,
Глубоко в качалке
Он грустно притих.
Житейского круга
Пространство мертво --
Уж третья супруга
Ушла от него...

Я молод, и злая
Мне жизнь по плечу,
И кто он -- не знаю
И знать не хочу.
Смысл, дремлющий в слове,
И с яблони плод --
Все в радость, все внове,
Все в руки идет.

И, встав на межу
Под вечерней звездой,
В горсти я держу
Теплый хлеб молодой.